Петрович Александра Юрьевна
аспирантка кафедры зарубежной литературы
Белорусского государственного университета
г. Минск, Беларусь
Аннотация: в настоящей статье рассматриваются стихотворения «Гретель в темноте» Л. Глюк и «Гензель и Гретель» Э. Секстон. Тексты подвергаются анализу в контексте литературного процесса эпохи и антропологических теорий Р. Жирара, а также в имплицитной связи с важнейшими историческими событиями ХХ в. Акцентируется психологический аспект обоих произведений.
Ключевые слова: травма, насилие, sacrum, ассоциация, переосмысление, Холокост.
В период 1970-х гг. англоязычные писательницы и поэтессы проявляли живой интерес к переосмыслению традиционных сюжетов (мифологических, сказочных, фольклорных, религиозных) в соответствии с идеями психоанализа и некоторыми постулатами феминизма так называемой «второй волны» (1960-е – 1990-е гг.): императивом осуществления собственных желаний и фантазий, необходимостью утвердить «альтернативность», «инаковость» женщины вопреки стереотипам патриархальной культуры и т. д. [1, с. 49–50]. Типичным образцом такого переосмысления в прозе можно назвать сборник рассказов британской писательницы А. Картер «Кровавая комната и другие истории» (The Bloody Chamber and Other Stories, 1979 г.). В этой книге автор пересказала отчасти в барочном, отчасти в готическом духе сказки о Синей Бороде, Красавице и Чудовище, Коте в сапогах и других популярных героях, акцентируя внимание на субъектности и подавленной сексуальности женских персонажей.
В поэзии подобная тенденция проявила себя не менее выразительно. Второй сборник стихотворений американской поэтессы Л. Глюк, изданный под названием «Дом на болотах» (The House on the Marshland, 1975 г.), собрал положительные отзывы литературных критиков. Рецензенты удостоили похвалы техническое мастерство автора, а также богатство образности и разнообразие ролевых героев в ее текстах [2; 3]. Среди этих героев были персонажи Библии, мифологии, народных сказок и реальной истории, овеянной флером легенд. Типичное произведение, в котором Л. Глюк умело использовала и осовременила фольклорные мотивы, – это «Гретель в темноте» (Gretel in Darkness). Судьба героини известной немецкой сказки «Гензель и Гретель» (Hänsel und Gretel), записанной братьями Гримм, становится поводом для глубокой художественной рефлексии над сущностью психологических травм: This is the world we wanted. / All who would have seen us dead / are dead. I hear the witch's cry / break in the moonlight through a sheet / of sugar: God rewards. / Her tongue shrivels into gas… <…> // Nights I turn to you to hold me / but you are not there. / Am I alone? Spies / hiss in the stillness, Hansel, / we are there still and it is real, real, / that black forest and the fire in earnest [4, p. 59].
Фольклорный образ становится здесь женщиной из плоти и крови, которая переживает посттравматическое стрессовое расстройство в его аутентичных проявлениях. Жестокий сказочный сюжет, переосмысленный поэтессой, накладывается на реалии не столько внешней, сколько внутренней жизни героини, которая страдает от непоправимой неназываемой травмы. Схожим образом обошлась с текстами сказок другая американская поэтесса – Э. Секстон, которая четырьмя годами ранее опубликовала сборник «Преображения» (Transformations, 1971 г.). Персонажи, созданные коллективной фантазией немецкого народа, под пером Э. Секстон превратились в портреты из галереи тяжелых душевных травм, вызванных инцестом, болезнями, домашним и сексуальным насилием и т. п. Эпитеты и метафоры, которые она употребляла, упоминая бутылки с содовой, президента Г. Трумэна, свидетелей Иеговы или Бонд-стрит, фактически переносили действие в США ХХ в., хотя формально оно по-прежнему разыгрывалось в сказочном мире принцесс, ведьм и говорящих животных. В стихотворении «Гензель и Гретель» (Hansel and Gretel) поэтесса пересказала фабулу истории в своей характерной саркастической манере, с многочисленными сравнениями, заимствованными из современных ей реалий популярной культуры: Гретель закрыла печь «быстро, как Гудини» (fast as Houdini), в духовке ведьма покраснела, «как японский флаг» (as the Jap flag), ее кровь, закипев, приобрела коричневый цвет газированного напитка (began to boil up like Coca-Cola). Явно постмодернистская, едкая ирония этого произведения чужда доминирующим интонациям второго сборника Л. Глюк; «Гретель в темноте» – стихотворение абсолютно серьезное, драматичное и даже трагическое. Что в таком случае сближает его с «Гензель и Гретель» Э. Секстон? Безусловно, финальная строфа: Only at suppertime / while eating a chicken leg / did our children remember / the woe of the oven, / the smell of the cooking witch, / a little like mutton, / to be served only with burgundy / and fine white linen / like something religious [5, p. 290].
В обоих произведениях речь идет о болезненных воспоминаниях, вызванных к жизни чувственными ассоциациями: зрительными и слуховыми у Л. Глюк (темноты, шепот), обонятельными у Э. Секстон (запах приготовленного мяса). Последняя заходит довольно далеко в своей игре с ассоциативной цепочкой, когда имплицитно уподобляет сожженное тело ведьмы святому причастию – телу Христа. Однако и ролевая героиня Л. Глюк называет предсмертные крики ведьмы буквально «наградой от Бога»; хотя коннотации действуют здесь несколько иначе, в каждом из стихотворений заметна явная тематическая связь насилия, убийства и sacrum. В известном антропологическом эссе «Насилие и священное» (La violence et le sacré, 1972 г.) французский философ Р. Жирар отметил, что само божество может быть символическим воплощением реального насилия. По его мнению, культ Диониса сформировался в контексте значительных социальных и политических катастроф, когда люди вели себя хуже диких зверей. Религия отнимала ужасающие проявления насилия у человека и передавала их божеству – высшей личностной сущности, искупителю грехов всего общества. Таким образом само насилие превращалось в трансцендентную, вездесущую угрозу, от которой можно было спастись при помощи сакральных ритуалов или же смиренного и добродетельного поведения. Р. Жирар утверждал, что религия исполняет свою защитную функцию, пока этот глубочайший фундамент, на котором она стоит, остается скрытым. В противном случае люди, лишенные защиты от истины, оказываются под властью собственной памяти, которая отравляет их подозрениями [6, с. 174–180].
Не что иное, как пробудившаяся память тревожит героинь Л. Глюк и Э. Секстон, но о какой социальной катастрофе может идти речь? Образный ряд «Гретель в темноте», где повторяются упоминания огня, газа и печи, напоминает не только о стихотворении Э. Секстон, написанном на основе того же сказочного сюжета, но и в целом об американской поэзии 1950-х – 1960-х гг. Ее авторы уделяли немало внимания темам Второй мировой войны и трагедии еврейского народа, порой используя нарочито шокирующие своей обыденностью метафоры и сравнения. К примеру, в «Песне Марии» (Mary’s Song, 1963 г.) С. Плат перед читателем предстает напряженная, даже гротескная сцена воскресного обеда: ягненок, которого готовят в печи, уподобляется Христу, сама духовая печь – церковной дарохранительнице, и все это существует параллельно с сожженными телами убитых евреев, «пепельным ртом, пеплом глаз» (mouth-ash, ash of the eye), вылетающим из крематориев Освенцима, Майданека или Заксенхаузена. В более позднем сборнике Л. Глюк «Семь возрастов» (The Seven Ages, 2001 г.) ее лирическая героиня делает характерное автобиографическое признание: I grew up on the island, prosperous, / <…> the shadow of the Holocaust / hardly touched us [4, p. 479]. Легкое, почти незаметное соприкосновение с тенью Холокоста – вот что представляет собой «Гретель в темноте». Его героиня страдает не только от личной, но и от коллективной, исторической травмы. Вероятно, именно это стихотворение в дальнейшем вдохновило британскую писательницу Э. Грэнвилл на создание романа «Гретель и темнота» (Gretel and the Dark, 2014 г.), фабула которого разворачивается в двух временных пластах: Вена конца ХІХ в., где начинает расцветать психоанализ, и Германия 40-х гг. ХХ в., где в концентрационных лагерях уничтожают людей, которых преступный нацистский режим признал недостойными жизни. Можно счесть, что тенденция к смелому переосмыслению фольклорных сюжетов, позволяющему приблизить их к актуальным проблемам человеческого общества, существует и в настоящее время. Ужасающее насилие, выпавшее на долю человечества во время Второй мировой войны, становится в литературных текстах почти трансцендентным опытом, который практически невозможно описать непосредственно. Именно потому некоторые современные авторы, среди них Л. Глюк и Э. Секстон, предпочитают создавать между своими героями и этим опытом своеобразный барьер архетипов, в том числе зачерпнутых из народных сказок. В конечном итоге подобное отстранение, ставшее осознанной художественной стратегией, лишь сильнее подчеркивает экзистенциальную значимость того, что в ХХ в. пережило человеческое сообщество. Имплицитно проговаривая и возобновляя воспоминания о реальных событиях, поэзия превращается в один из сакральных ритуалов, которые защищают читателя от столкновения с открыто описанным в тексте насилием. При этом она парадоксальным образом сохраняет в неприкосновенности важнейшие моменты коллективного прошлого, не утрачивая своей значимой роли даже в век социальных сетей, глобализации и информационных войн.
Литература
1. Жеребкина, И. «Прочти мое желание…». Постмодернизм. Психоанализм. Феминизм / И. Жеребкина. – М. : Идея-Пресс, 2000. – 256 с.
2. Gorton Hart, A. The House on Marshland by Louise Glück (review) / A. Gorton Hart // Western American Literature. – 1976. – №1. – P. 76-77.
3. Russ Spaar, L. Second Acts: A Second Look at Second Books of Poetry: Louise Glück and Anne Shaw [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://lareviewofbooks.org/article/second-acts-second-look-second-books-poetry-louise-gluck-anne-shaw/. – Дата доступа: 01.09.2020.
4. Glück, L. Poems 1962-2012 / L. Glück. – New York : Farrar, Straus and Giroux, 2013. – 656 p.
5. Sexton, A. The Complete Poems / A. Sexton. – Boston : Mariner Books, 1999. – 656 p.
6. Жирар, Р. Насилие и священное / Р. Жирар; пер. с фр. Г. М. Дашевского. – М. : Новое литературное обозрение, 2010. – 448 с.
